облако тэгов
От номинатора:
Магазины переполнены книгами о случайно попавших в прошлое наших современниках, но эта повесть разительно отличается от всего корпуса жанра своей тщательной проработкой исторических мелочей и пониманием автором динамики как социального, так и технического развития общества. Отрезвляющее чтение в наше упоительное время.
Валерий Иванченко:
Первая часть потенциально безграничной эпопеи о студенте 2014 года, случайно попавшем в конец 1927-го. По представлению номинатора, «повесть разительно отличается от всего корпуса жанра своей тщательной проработкой исторических мелочей и пониманием автором динамики как социального, так и технического развития общества». Стиль номинации примерно соответствует общему уровню текста, но текст, в отличие от многих представленных на конкурсе, действительно интересно читать, невзирая на степень литературных умений автора.
Наверное, это оригинально, что попаданец сразу же надолго попадает в тюрьму, а большая часть повествования уныло повествует о зверствах чекистов и подробностях быта в раннем ГУЛАГе. Хотя благополучный исход приключений заявлен в первых строках, нелинейное изложение сюжета позволяет поддерживать у читателя некоторый интерес, не давая особенно заскучать.
Как принято в таких случаях говорить, «проделана большая работа». Жизнь в следственной тюрьме ГПУ и на Соловках описана строго по воспоминаниям очевидцев, но рассказ преломлен восприятием нашего современника, сохранившего свою туристическую одежонку и обученного считать калории. Этот студент-электрик не умён и не глуп, как личность ничего из себя не представляет, попытки автора привить ему какие-нибудь эволюционирующие взгляды пропадают зря, он умеет социализироваться и выживать, но внутренне остаётся никем, просто здоровым детиной с вложенными своим временем знаниями и стереотипами, даром что способен поддержать разговор с пьяным писателем Бабелем. Автор старше персонажа на поколение и старается передать ему собственный ресентимент, хотя внутренний мир героя остаётся для него такой же загадкой, как и для читателя. Однако автору хватает терпения описать весь путь вымышленного побега из лагеря через леса, болота, озёра на многих страницах, во всех мелких подробностях, с редкостным топографическим прилежанием. Сцена радушного приёма героя финскими пограничниками заимствована из мемуаров Солоневича (автор скрупулёзно снабжает текст множеством сносок).
До самого конца остаётся интрига: что задумал студент, и какого чёрта он едет из Одессы в столицу в сопровождении самого Якова Блюмкина (с этого и начинается повесть, остальное флэшбеки). Тем более что на датах проставлено: «за 3 месяца до р.н.м.». Однако об этом ничего узнать не удаётся. Текст обрывается на том моменте, когда герой только начинает знакомиться с русским обществом в Хельсинки. Автор так задумал или причиной небрежность номинатора, потерявшего по дороге половину рукописи, сказать трудно. Первая заметная лакуна обнаруживается уже на странице 18.
В попаданческом жанре известны вещи во всех отношениях лучшие. Взять хотя бы Олега Курылёва, продвигаемого десять лет назад критиком Данилкиным, или романы Михаила Королюка, совсем недавно захватившие меня самого и всех моих знакомых и родственников. Повесть Павла Дмитриева тоже далеко не дурна, спасибо за развлечение. Однако, что делает это любительское, в сущности, сочинение на конкурсе «самой литературной из фантастических премий», мне непонятно.
Андрей Василевский:
Молодой дурак (а он сначала именно молодой дурак) попадает (копируется?) из наших дней в советский 1926 год, потом как-то подозрительно быстро умнеет. И с ним много чего происходит, понятное дело. Но роман обрывается внезапно, как будто это только часть более крупного сочинения, то ли не номинированнного, то ли еще не написанного. «(…) повесть разительно отличается от всего корпуса жанра своей тщательной проработкой исторических мелочей и пониманием автором динамики как социального, так и технического развития общества», – считает номинатор. Да, примечания там интересные.
Историю побега из советского лагеря следует читать в контексте биографии Ивана Солоневича.
Современный студент, попавший в Ленинград второй половины 20-х, быстро переходит от наполеоновских планов к попыткам уцелеть.
Идея ревизии попаданческого жанра, быстро превратившегося из игры живого ума в бесконечный реваншистский бред, не слишком свежа (угодившие в прошлое герои позднесоветских повестей Сергея Абрамова и «Тьмы Византийской» Александра Говорова стремились не столько преподать вождям и императорам науку побеждать, сколько тупо выжить) – но сегодня на уровне концепта выглядит назревшей и благородной. Реализация, к сожалению, оказалась средненькой: антигероический попаданец Дмитриева чуть живее и реалистичнее стандартного айтишника или спецназовца при дворе Иосифа Виссарионовича, но в остальном «Анизотропное шоссе» отмечено теми же несовместимыми с литературной жизнью травмами, что и стандартная попаданческая графомания: это вялый перегруженный дидактикой и ТТХ сериал, который скверно написан («Результат стараний по повышению комфорта не замедлил воплотиться во вполне материальный объект», «Страшно – уж очень противоречивая о них репутация сложилась в 21-ом веке», «Экономия мигом отправила чувство голода в далекое, слегка эротическое путешествие. Положив роскошную обложку тисненой кожи с одиноким желтым листочком отпечатанных на пишмашинке расценок обратно на стол, я тихо смылся в шумную суету перрона...»).
Прекрасный роман. Это история про попаданцев, лишённая, впрочем, своей родовой черты – невнимательности к деталям. Но если бы автор любил свою начитанность меньше, а сюжет и стиль больше, всё это читалось бы лучше. При этом обильные сноски с перечислением того, что могло существовать в это время, что не могло окончательно выводят роман из поля художественной литературы. Мне кажется, что это фрагмент какого-то многотомного повествования, горизонты которого теряются вне этого текста.
От этого текста остается сугубо среднее впечатление. О нем не хочется говорить ни плохо, ни хорошо. Написан гладко, но довольно скучно. Сюжет разработан топорно, действие порою затянутое, персонажи лишены человеческих лиц, и являются функциями от фабулы. С другой стороны, несомненно импонирует проработка исторического материала, вплоть до бытовых деталей изображаемой эпохи, так что в результате в авторских комментариях мы имеем и указания на мемуарные источники, и даже данные фотосъемки. В своей любви к истории автор несомненно обаятелен, но даже номинатор не находит у текста иных достоинств, кроме все той же проработки деталей.